Икона «Успение» из Успенского собора
Кирилло-Белозерского монастыря

Одно из замечательных произведений древнерусского искусства — икона «Успение» из Успенского собора Кирилло-Белозерского монастыря (первая четверть XV столетия). Хотя источники XVII века и называют ее «иконой Рублева письма», автор «Белозерского успения» — один из талантливых современников Рублева. Ero искусство менее утонченно, менее философично, чем рублевское. Возможно, это даже не московский, а местный кирилло-белозерский мастер, испытавший в своем творчестве сильное воздействие искусства Рублева.

Первое впечатление от «Белозерского успения», особенно если сравнить его с написанным двумя десятилетиями раньше «Успением» Феофана, — просветленность, отсутствие трагизма. Звучные, пестрые краски, обилие фигур, звонкая киноварь ложа в сочетании с золотом орнамента — все это создает праздничное настроение. Событие словно бы потеряло для художника трагический смысл. Смерть Марии превращается в один из эпизодов благочестивого действа. изобилующего многими подробностями. Вокруг ложа богоматери столпились апостолы, святители, праведные жены. Перед ложем грозный ангел — посланец бога — отсекает карающим мечом руки нечестивцу Авфонию, замыслившему опрокинуть траурный одр Марии.

Икона «Успение»
из Успенского собора Кирилло-Белозерского монастыря

Первая четверть XV в.
Государственная Третьяковская галерея

Наверху представлено вознесение Марии. Художник изобразил двух ангелов с круглой славой в руках. В ней, восседая на золотом троне, Мария возносится в небо. В знак милости она протягивает пояс апостолу Фоме, не успевшему, как о том гласит предание, попрощаться с ней на земле. Еще выше, чад круглой славой, изображен темный, усыпанный звездами полукруг. Это преддверие рая. В нем видны распахивающиеся створки райских врат.

Все эти детали, почерпнутые из апокрифических сказаний о смерти богоматери, придают «Белозерскому успению» совершенно особенный характер. Это не философская трагедия, как у Феофана. Постижение тайны смерти, вечность души и бренность тела — подобные идеи чужды белозерскому художнику, а может быть, даже недоступны ему. Его искусство проникнуто наивным, искренним благочестием. Белозерский мастер свято верит во все подробности священной легенды, не позволяет себе исключить ни одной из них: ведь исключить — значит усомниться в ее истинности, а сомнение ему чуждо. Он свято верит, что жизнь Марии есть начало ее вечной жизни на небесах, и потому не воспринимает успение как трагическое событие. Его внимание обращено на многочисленные детали и подробности повествования. Так смиренное благочестие сочетается со стихийным реализмом.

Хотя большинство действий, изображенных в иконе, происходит в «потустороннем» мире, они трактованы настолько конкретно, что кажется, будто случились на земле. Даже мистические предметы в иконе выглядят как реально существующие. Мандорла Христа изображена на фоне полукруглой стены. Художник изобразил два зубца в центре стены у заостренного конца мандорлы. В целом получилось нечто похожее на архитектурный задник.

Способность представить отвлеченное понятие зримо, исходя из житейского опыта, из жизненных наблюдений, интерес не столько к философской сущности сцены, сколько к повествовательной стороне позволяют связывать белозерского иконописца с кругом народных мастеров.

О народных основах его искусства свидетельствуют и краски иконы, лишенные особой изысканности, но зато очень яркие, звучные. Белозерский иконописец вполне усвоил новейшие приемы живописи. Он умеет дать синее на красном, желтое на розовом, но эти цветные пятна мало похожи на цветные пробела новгородских и псковских икон конца ХГЧ века. Они делают икону нарядной, а не драматической. Ни в одной иконе «Успения» мы не находим красного траурного ложа, украшенного внизу золотым подзором. Красное и золото делают икону праздничной совершенно в народном духе.

Художник изобразил смерть Марии так, как она представлялась народной фантазии. Апостолы в «Белозерском успении» не разобщены, как в иконе Феофана. Они прощаются с Марией всем миром, они как одна семья — у всех большие круглые головы, высокие лбы, маленькие черные глазки и мелкие черты лица. У всех — и у седобородых старцев, и у зрелых «средовеков», и у совсем еще молодых юношей — склоненные спины, мягкие, ласковые лица. Все они пристально вглядываются в Марию, словно хотят навсегда запечатлеть ее облик.

Внутреннее единство апостолов подчеркнуто тем, что их фигуры тесно связаны и составляют цельные группы. Три апостола у ног Марии, четыре фигуры за ними — каждая группа охвачена единым контуром. Вторя одна другой, контурные линии создают мерный, певучий ритм, вполне отвечающий просветленному характеру сцены. Всматриваясь в икону, замечаем, что между собой связаны не только фигуры апостолов, — их силуэты продолжаются в дугах мандорлы и стены — все изображение оказывается проникнутым одним ритмом. Так возникает поразительное ощущение единства мира, единения людей, растворения отдельной личности в целом.

Я.В. Брук

Читайте далее: Фрески церкви Спаса на Ковалеве